«Я нахожусь в несвободе вместе с ней» 

Про колонию

У меня есть достоверная информация от Дашиной подруги, что с Дашей все неплохо, насколько это может быть. В начале декабря [2024-го] эта подруга ездила к ней на краткосрочное свидание. По ее словам, надсмотрщица даже обрадовалась, что к Даше кто-то пришел. Но подругу заставили долго ждать, проходить проверки. Из-за проверок из четырех возможных часов на свидание осталось чуть больше двух. Не сказать, что Даша стала менее жизнерадостной, но немножко поникшей. В целом [она] такая же, как была до ареста, морально держится, шутит. На встрече они вспоминали веселые моменты, смеялись, рассказывали анекдоты. 

Насколько мне известно, в колонии к Даше ни разу никто физическую силу не применял. По крайней мере, мне так сказала ее подруга. Она хорошо ее знает, и не видно было, что Даша что-то скрывает. 

Я теперь очень много знаю о женских колониях. 

Проект «Женский срок» рассказывал, что большинство женщин, даже сидящих относительно небольшие сроки, никто не встречает при выходе из колонии. Страшно читать, как женщин заставляют работать на швейке, как используется рабский труд, как во многих колониях отказывают в медпомощи. Ничего хорошего про женские колонии я не узнал. Но хотя бы колоний строгого режима для женщин теперь нет (колонии строгого режима в России стали ликвидировать с 2004 года. В ИК-2 тоже был строгий режим, и порядки остались жесткими даже после его отмены. — Прим. ред.). Впрочем, говорят, это только номинально в некоторых местах.

Расписание в колонии плотное и очень трудозатратное. Даша учится на швею и работает на швейном производстве, а после работы надо успеть поесть и выполнить работу по хозяйству. Только в 8–9 часов вечера заключенные возвращаются в барак. Там уже и спать надо. 

Даша просит называть барак домом. 

Никому не хочется жить и не иметь совсем никакого дома.

Про соседок Даша ничего не писала. Насколько мне известно, это нельзя делать: могут письмо завернуть. Единственное рассказывала, что сначала к ней «девчонки», так она их называет, с большим подозрением относились, а спустя две недели расслабились. Даша умеет к каждому найти подход, подружиться с кем угодно. Поэтому я крайне сомневаюсь, что с девушками-заключенными у нее большие проблемы. 

Даша всегда была верующей. В колонии она каждое воскресенье ходит в церковь, свечки ставит, молится. Это для нее важно и сильно ей помогает. Она даже пела в церковном хоре колонии, пока не пришла другая девочка. Даша решила ей уступить место по неизвестной мне причине. Может, она лучше поет. 

Даша веганит уже восемь лет и в колонии старается придерживаться соответствующей диеты. Получается, но изредка и без фанатизма. В колонии она сильно похудела. Нужно поддерживать вес, поэтому она ест еду в столовой, в том числе, мясо. Можно сказать, что это от безысходности, но в этом нет ничего страшного. Даша понимает, что поддерживать здоровье важнее. 

У Даши есть небольшая группа поддержки. Раз в неделю-две отправляем посылку, чтобы у нее всегда была еда помимо тюремной. Стараемся слушать все ее просьбы и как можно быстрее исполнять. Часто она стесняется просить, поэтому приходится на нее немножко надавливать. У Даши есть любимая марка протеиновых веганских батончиков. Они очень сытные, вкусные, содержат витамины и мало места в тумбочке занимают — идеальный продукт. Сигареты вкусные посылаем. Недавно отправили духи и косметику. Даша была очень рада. Говорит, впервые за долгое время почувствовала себя красивой. 

Про этап и госпитализацию

Про этап Даша в основном молчит. Честно, не знаю, почему она игнорирует этот вопрос. Возможно, не хочет вспоминать, а возможно, о чем-то нельзя говорить. Насколько я понял, ей было тяжело, потому что ни она не успела подготовиться, ни мы не успели передать ей посылку в следственный изолятор — передачка опоздала буквально на несколько часов. Но на этапе обошлось все нормально. 

В августе я думал, что Дашу госпитализировали, но ошибся. Она уже должна была прибыть в колонию, но я не знал, в какую. Я ее искал и сделал тестовую передачку в больницу [ЛИУ-3 Барашево в Мордовии]. Думал, если Даши там нет, заказ отменят, а если есть — примут. Заказ по какой-то причине приняли. Поэтому я подумал, что Даша в больнице, и немножко панику поднял на пустом месте, к сожалению. ФСИНу аж пришлось пресс-релиз с опровержением делать. Уже на следующий день выяснилось, что Дашу не госпитализировали. 

Офиальная причина госпитализации — депрессия и раскол личности — [звучит как] полная херня. Это все придумал Mash (провластный телеграм-канал якобы предоставил рисунки Треповой на экспертизу некому психиатру. — Прим. ред.). [На самом деле] Даша отправила одному из своих друзей по переписке картинки. Они действительно довольно мрачные. Но я Дашу хорошо знаю, это никак не соотносится с тем, что у нее [якобы] какой-то раскол личности. Просто она так выражает свои эмоции: нарисует такую картинку, и ей легче становится. 

Про письма и звонки

Последний раз по телефону мы с Дашей говорили в ночь ее задержания, незадолго до этого. Из СИЗО «Арсеналка» можно звонить по иностранным номерам, но тогда я был немножко недоступен (Рылов уехал из России после начала мобилизации. — Прим. ред.). Причины называть не буду. Я очень хочу поговорить с Дашей, но сейчас со звонками тяжело. Звонки в мордовской колонии разрешены, в лучшем случае, раз в месяц. И пока что Даше можно звонить только маме и сестре. 

Сейчас Дашу поддерживать сложно сейчас, ведь я могу только написать письмо, выразить так можно далеко не все эмоции и чувства. Если бы я мог хотя бы позвонить, [было бы] другое дело. Я уж не говорю о свидании, что было бы совсем чудом. Но в письмах я придумываю для Даши истории, в которые мы можем вместе погрузиться. 

Первые два письма из колонии мне пришли только в ноябре. В ИК-2 не распечатывают письма, поэтому я скован почтой «Зонателеком». Скорость оставляет желать лучшего. Одно письмо, дай бог, раз в месяц-два придет. Не знаю, получает ли Даша в колонии больше писем от разных людей, чем в СИЗО или меньше. Скорее всего, меньше, потому что не все имеют возможность поддерживать постоянную переписку. Но насколько я знаю, после карантина Даше принесли довольно объемную пачку писем. То есть люди пишут. Просто у Даши не всегда есть время ответить, даже короткие письма написать. Но она всем ответит обязательно. 

В своем твиттере (сейчас — соцсети X) я много пишу про Дашу. Но не стараюсь переубедить людей, это бессмысленно. 

Важно, чтобы Дашино имя было обелено, чтобы ее перестали считать террористкой — официально. Всегда будут люди, которые ничему не верят. Мне важен именно официальный пересмотр дела. На краткосроке мне нужно, чтобы на Дашу не давила администрации колонии. Самое важное — человека сберечь. 

У меня огромное желание вернуться в Россию. Даше нужна поддержка, да и в принципе мне хочется вернуться. Да, на меня не заведено никаких уголовных дел. Казалось бы, садись да приезжай. Но я посоветовался с юристами и понял, что это огромный риск: задержат прямо на границе, к гадалке не ходи, допрос по делу будет серьезный. И можно придумать, за что еще меня посадить: мой твиттер подтянуть, членство в оппозиционной партии ЛПР (незарегистрированной Либертарианской партии России. — Прим. ред.). С точки зрения государства, было бы странно меня отпустить.

Да, Даша будет очень рада [моему возвращению в Россию], но риск превышает возможную пользу — вот что самое обидное. Я могу делать больше для Даши, зарабатывая деньги, а это для меня сейчас возможно только за пределами России.

Про любовь

Ни осознания, ни принятия нет. Такой срок невозможно вообразить и бессмысленно пытаться понять. Если бы было пять, шесть, восемь лет — это человеческим мозгом воспринимается. А 27 лет… Понимаете, я не допускаю мысли, что мы с Дашей никогда не увидимся. Поэтому нет никакого толку в этой цифре, в ее замерах — только хуже себе сделаешь. Даша такого же мнения придерживается. Мы успели обсудить в переписке: ей абсолютно пофигу. Либо чудо, либо ничего. Остается только на чудо и надеяться.

Откровенно говоря, долгосрочную перспективу нашего брака мы не обсуждали. Для меня не стоит вопрос о сохранении или несохранении наших отношений. У меня и мысли не возникало что-то прекратить. Для меня это на всю жизнь. Пока Даша была в СИЗО, я предложил ей обвенчаться, и Даша согласилась. 

Человека со стороны могут посетить мысли: «Зачем он вообще ее ждет? В худшем случае, ждать еще чуть больше 25 лет. Ради чего?» Но для меня другого варианта нету. Даша знает, что я ее буду ждать, сколько потребуется, и, само собой, не буду вступать в другие отношения. И буду стараться делать все, чтобы мы побыстрее встретились. Раньше у нее были сомнения на мой счет, сейчас их нет — это чувствуется в письмах. 

Почему [Роман] Попков (российский журналист, который переехал в Украину после начала полномасштабного вторжения. Подозревается в организации убийства. — Прим. ред.) выбрал именно Дашу — сложный вопрос. Видимо, Даша ему слишком сильно доверилась. Предательство и понимание, что тебя отправили умирать, сильно ее надломило. Она мне писала, что никогда в жизни больше никому верить не будет. Но со временем поняла, что есть люди, которые искренне о ней заботятся, любят ее и не бросят даже в такой ситуации. Наверное, это и есть наш с ней ультимативный тест на верность.

Я знаю со стопроцентной уверенностью, что Даша меня очень сильно любит, и я ее очень сильно люблю. Изначально я больше Дашу любил, но это довольно быстро сбалансировалось. Мы очень хорошо подходим друг к другу и на эмоциональном уровне, и на культурном. Я не вижу себя ни с кем другим, кроме как с ней.

Самое сложное — это разлука. И отсутствие свободы.

Конечно, это совсем не то, что чувствует человек в заключении, — ему значительно хуже. Прозвучит очень пафосно, но я тоже нахожусь в несвободе вместе с ней. Не знаю, как это передать, но ежедневно я засыпаю и просыпаюсь с этой мыслью. И так каждый день без выходных. 

Я не знаю, что в этой ситуации можно найти хорошего. Очевидно, что наши отношения стали теплее. Они прошли, наверное, самую серьезную проверку. Но свою проверку я еще до конца не прошел: надо подождать до освобождения, рано себя хвалить. Других плюсов нет. Ну, Даша Россию посмотрела из окна Столыпинского вагона. 

Даша скучает по семье, по сестре, по мне. По подруге одной конкретной и по всем остальным. По интернету. По своей даче. По мемам, наверное. Мемы слать ей можно, это не запрещено законом, только без мата и без политики. Скучает по свободе, по возможности отдохнуть. По обычной жизни.

Про политзаключенных, обмен и УДО

С тем, чтобы признать Дашу политзаключенной, ситуация сложная. Мы все знаем, кто организовал взрыв ее руками. Мы знаем, на какую страну работает этот человек (Роман Попков — Прим. ред.). Из этого рождается много неприятных политических факторов. 

Никто не готов на себя брать вес такого решения. «Мемориал» прямым текстом дал понять, что Дашу вносить в свой список не будет (руководитель проекта «Поддержка политзаключенных. Мемориал» Сергей Давидис сказал, что «Мемориал» не будет признавать Дарью Трепову политзаключенной, поскольку люди, совершившие насильственные преступления, не соответствуют критериям политзаключенных. — Прим. ред.). Я могу их понять. Уверен, что они хотят, но просто-напросто не могут включить Дашу в свой список. Конечно, можно этого требовать, но это будет не совсем честно по отношению к термину «политзаключенный», потому что это все-таки люди, которые сидят за слова или поступки, которые никому вреда не принесли. Дашин случай, к сожалению, не такой. Понятное дело, что она выступала только инструментом в чужих руках и не знала, что произойдет дальше. Но ее действия повлекли за собой насилие. Люди [с травмами] пострадали и страдают до сих пор, к сожалению. 

Шансы на условно-досрочное освобождение нулевые, по «террористической» статье нет УДО. Ни о какой амнистии для Даши тоже речи идти не может. Скорее всего, 8 марта снова будет большая амнистия для женщин (8 марта 2024 года Владимир Путин помиловал 52 женщины — Прим. ред.), но, опять же, по ненасильственным статьям. Разумеется, Дашу не выпустят. 

Я больше надеюсь на обмен с украинской стороны. Когда будет перемирие или завершение войны, наверняка будет обмен всех на всех. Но я хочу отдельно оговорить, что никакой работы в эту сторону не веду, да она и невозможна на данный момент. Поэтому это все только мои размышления и надежды.

Про Дмитрия Касинцева

Дима мне на письма не отвечает. Я могу его понять: он из-за меня оказался в тюрьме. С этим грузом мне жить всю жизнь. Я не знаю, как его дела, но вроде все относительно хорошо. 

Он больше года находился на домашнем аресте. А два дня домашнего ареста считается за один день заключения в колонии. Точно не скажу, но, по-моему, он должен выйти в этом апреле. Осталось совсем немного. Слава богу, хотя бы один человек будет на свободе. Пусть он будет меня ненавидеть, вполне заслуженно. Но я надеюсь, что у меня когда-нибудь получится вымолить у него прощение. Хотя, скорее всего, нет. Но хотя бы поговорить, надеюсь, удастся в этом году.

Про себя и будущее

Кто сказал, что я не поехал [кукухой]? С головой не все в порядке, все-таки эмоциональное напряжение дало ощутимый удар. Но сейчас моя жизнь вернулась в более-менее размеренное русло, появилась относительная стабильность. Даша никуда не уедет в ближайшее время, не надо ее искать и даже как будто бы особо переживать за ее жизнь и здоровье. Сейчас привыклось, скажем так. Конечно, до конца не привыкнем никогда. 

Я пока не задумываюсь о том, чтобы взять и отдохнуть. Мне много общения в жизни надо, я один живу. Но тут (Дмитрий не раскрывает страну своего нынешнего проживания. — Прим. ред.) у меня есть друзья. Летом мы иногда ездили на природу, снимали небольшой домик на два-три дня, без связи. Сейчас я могу себе позволить пару дней без связи. Обычно минимум половина свободного времени превращается в бесконечный поиск информации о колониях и о Даше.

Стараюсь заполнять жизнь обычными делами и, конечно, работой [в айти]. Работаю много, так как на Дашу много денег уходит и себя надо содержать. А еще хочется откладывать на наше с ней будущее. На [одну только] физическую реабилитацию человека из колонии требуются огромные деньги. И мне не хочется, чтобы Даше после освобождения пришлось вкалывать, чтобы как-то вдвоем выжить. 

Я почему-то уверен, что 2025 год будет переломным, в том числе, для Даши. Это просто внутренняя уверенность. Может быть, мозг устал в каждом году разочаровываться. 

Одно время, длительное время, мне хотелось ме́сти. Но все-таки это не по-христиански. Я не собираюсь никого прощать, но мстить я больше не хочу. И Даша тоже не хочет. Если будет возможен честный суд, буду очень рад. Но шанс, что виновных накажут, невелик. Как говорится, все воздастся, но не знаю, насколько это правда.

Конечно, мне за Дашу страшно. Этот страх никуда не пропадает. То, что я с ним научился жить, не значит, что его нет. И у Даши точно так же. Я уверен, что она просто научилась жить со всем этим.